Тайга, собаки, олени... Мужчины тоже плачут?

Мы, попав в тайгу, не понимали до конца, насколько это серьезно — человек «один на один» с тайгой. Да и откуда нам это было знать: мы с шумом и грохотом продирались через тайгу, чадя прямо в морозное небо едким перегаром соляра. Мы видели только то, что не успело убежать или не могло убежать.

Но тайга здесь была настолько не тронута цивилизацией, что, ошарашенная таким диким грохотом и невыносимой вонью, не всегда успевала адекватно среагировать на происходящее и вовремя убрать с дороги своих обитателей. И тогда наш С-100 внезапно останавливался, мы валились друг на друга и высыпались, как горох, из прокуренной будки.

За нами в открытую дверь нехотя выползал и густой сигаретный дым. А там, у тарахтящего на холостых оборотах трактора, уже скакал и приплясывал в диком азарте чумазый Леха, наш тракторист. Наши городские собаки, так же испорченные цивилизацией и забывшие, кто они, начинали суматошно прыгать и лаять, принимая происходящее за какую-то развеселую игру. Но порой они останавливались, настораживали уши, тревожно вглядываясь в глубину тайги. Но… тишина взрывалась от наших исступленных воплей, и они опять включались в эту более понятную для них игру.

А в это время по снегу легко и стремительно уходили вдаль олени.

Наконец наш «охотничий» азарт угасал, и тишина, отпрянувшая было от нас, начинала опять смыкаться. Собаки испуганно жались к нашим ногам, а мы поспешно и неловко загружались в сани. Наш десант, рыча и отплевываясь, полз дальше, пока огромный глухарь, тяжело сорвавшийся с дороги и уходящий, как штурмовой вертолет, или соболь, скользнувший змейкой-привидением, не поднимали нас, одуревших от болтанки, безделья и курева, в атаку на вековую тишину. Тишину, которая нас пугала своей вечностью и неизменностью, призраками одиночества и не признавала, что идут победители… Победители?

Что только мы не делали с тайгой, с этим симбиозом, многовековым сообществом деревьев, зверей и… тишины: взрывали, жгли, ломали и закапывали бульдозерами. Но она осталась, а мы ушли. Мы уходили без шума и крика, молчаливые призраки, оставившие в этих лесах свою бесшабашность, молодость и страх. Страна за все наши потери раздала многим награды, но еще больше было тех, кого украшали только седые виски и ссутулившиеся плечи. И это были не самые худшие. Наоборот… Мы уходили, оставив в лесах свои иллюзии, но полюбив тишину и одиночество. Уходили по одному, но сплошным потоком. Мы уходили, потому что нам здесь не было места. Мы уходили другими, чем пришли… Потом многие взрослые сильные мужчины плакали, просыпаясь по ночам.

А в это время по снегу легко и стремительно уходили вдаль олени.

Время шло, мы менялись, менялись и наши собаки. Нам казалось, что мы прошли адаптацию: мы не только строили, но и охотились, рыбачили, били шишку, собирали ягоду и грибы. Мы научились выживать в любых условиях и, когда настала перестройка, у нас не было такой растерянности, как у наших сверстников. Ведь иллюзии мы оставили там, в тайге, и нам уже давно ничего не мешало смотреть прямо в глаза любым переменам. И все же… даже тогда, когда шла рыба или попадалась исключительно крупная ягода, что-то в нас настороженно следило за тайгой. Иногда раздавленная ягода или чей-то упертый в спину недобрый взгляд поднимал из глубин души такой первобытный ужас, что нам недолго удавалось пятиться спиной к неведомой опасности. Холодные мурашки по спине, вставшие дыбом волосы и — вот уже мы несемся, не разбирая дороги, перемахивая через валежины, туда, к дороге, к ревущим тракторам и машинам, к такой приятной на этот момент соляровой вони.

Ну, а собаки?.. У них все происходило немного по-другому. Породы перемешались основательно. Здесь, на воле, никто не следил за ними и не регулировал их инстинкты. Попала в их кровь и кровь лаек, правда, не чистопородных, а «дворняжек от тайги». Не знаю, кровь ли эта, или все же тайга, но со временем они передавили всех котов и кошек в поселке. Проделывалось это мастерски, у них существовала целая технология таких проделок. Когда на моих глазах впервые разодрали отчаянно сопротивляющегося кота, я попытался вмешаться, но собаки мне ясно дали понять: «Не лезь!» Оскаленные клыки и тихий рык…

Теперь у них другие боги… Они начали сбиваться в стаи и уходить в тайгу. Но это были уже не совсем собачьи стаи, а что-то похожее на людское сообщество. Определяющими в выборе вожака стали не сила, ловкость и выносливость, а какие-то чисто людские качества. Мне часто приходилось работать в тайге в одиночку, и каждый раз, услышав разноголосый лай собачьей стаи, я прикидывал или способы избежать этой встречи, или удобное место для серьезной обороны. Когда разноголосая, разношерстная, разнокалиберная стая в запале погони выскакивала ко мне, она несколько секунд озадаченно разглядывала меня, затем резко сворачивала в сторону и, уже через несколько минут найдя новую добычу, гнала ее азартно дальше. Ни разу собаки не напали на меня, но каждый раз было видно, как они с усилием вспоминали: «Что за зверь?» А определившись, тут же обходили меня по большой дуге.

Мы любили тайгу и побаивались ее. Но мы ушли. Без фанфар, в одиночку уходили мы оттуда, потому что оказались больше там не нужны, потому, что нам больше там не было места. И долгие годы я плакал по ночам от тоски и безысходности, увидев во сне наши веселые лица, наших суматошных собак, и думал, что вот собакам там нашлось место.

А в это время по снегу легко и стремительно уходили вдаль олени.